Неточные совпадения
Прежде, если бы Левину сказали, что Кити
умерла, и что он
умер с нею вместе, и что у них дети ангелы, и что Бог тут пред ними, — он ничему бы не удивился; но теперь, вернувшись в мир действительности, он делал большие усилия
мысли, чтобы понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его.
«Один раз увидать ее и потом зарыться,
умереть», думал он и, делая прощальные визиты, высказал эту
мысль Бетси.
С этим посольством Бетси ездила к Анне и привезла ему отрицательный ответ.
Видно, я очень переменилась в лице, потому что он долго и пристально смотрел мне в глаза; я едва не упала без памяти при
мысли, что ты нынче должен драться и что я этому причиной; мне казалось, что я сойду
с ума… но теперь, когда я могу рассуждать, я уверена, что ты останешься жив: невозможно, чтоб ты
умер без меня, невозможно!
«Вся жизнь есть
мысль и труд, — твердил ты тогда, — труд хоть безвестный, темный, но непрерывный, и
умереть с сознанием, что сделал свое дело».
— Как, ты и это помнишь, Андрей? Как же! Я мечтал
с ними, нашептывал надежды на будущее, развивал планы,
мысли и… чувства тоже, тихонько от тебя, чтоб ты на смех не поднял. Там все это и
умерло, больше не повторялось никогда! Да и куда делось все — отчего погасло? Непостижимо! Ведь ни бурь, ни потрясений не было у меня; не терял я ничего; никакое ярмо не тяготит моей совести: она чиста, как стекло; никакой удар не убил во мне самолюбия, а так, Бог знает отчего, все пропадает!
— Если б
умереть! — внезапно просияв от этой
мысли,
с улыбкой,
с наслаждением шепнула она…
Эта
мысль на мгновение овладела всеми моими чувствами, но я мигом и
с болью прогнал ее: «Положить голову на рельсы и
умереть, а завтра скажут: это оттого он сделал, что украл, сделал от стыда, — нет, ни за что!» И вот в это мгновение, помню, я ощутил вдруг один миг страшной злобы.
Покойно, правда, было плавать в этом безмятежном царстве тепла и безмолвия: оставленная на столе книга, чернильница, стакан не трогались; вы ложились без опасения
умереть под тяжестью комода или полки книг; но сорок
с лишком дней в море! Берег сделался господствующею нашею
мыслью, и мы немало обрадовались, вышедши, 16-го февраля утром, из Южного тропика.
Я тебе не хочу ничего навязывать, а только выскажу свою
мысль, свое заветное желание,
с которым
умру.
С тех пор рука ее не оскудевала, а сам штабс-капитан, подавленный ужасом при
мысли, что
умрет его мальчик, забыл свой прежний гонор и смиренно принимал подаяние.
Какое-то странное волнение охватило Галактиона, точно он боялся чего-то не довезти и потерять дорогой. А потом эта очищающая жажда высказаться, выложить всю душу… Ему сделалось даже страшно при
мысли, что отец мог вдруг
умереть, и он остался бы навсегда
с тяжестью на душе.
Иначе — ведь это ужасно — мы остаемся в неразрешимой дилемме: или
умереть с голоду, броситься в пруд, сойти
с ума, — или же убить в себе
мысль и волю, потерять всякое нравственное достоинство и сделаться раболепным исполнителем чужой воли, взяточником, мошенником, для того чтобы безмятежно провести жизнь свою…
Какой нравственности нужно еще сверх вашей жизни, и последнее хрипение,
с которым вы отдадите последний атом жизни, выслушивая утешения князя, который непременно дойдет в своих христианских доказательствах до счастливой
мысли, что, в сущности, оно даже и лучше, что вы
умираете.
Мне было неловко видеть ее печаль при свидании
с нами; я сознавал, что мы сами по себе ничто в ее глазах, что мы ей дороги только как воспоминание, я чувствовал, что в каждом поцелуе, которыми она покрывала мои щеки, выражалась одна
мысль: ее нет, она
умерла, я не увижу ее больше!
Вы подъезжаете
с наукой, а всякому думается, что вы затем пришли, чтоб науку прекратить; вы указываете на ваши свободные учреждения, а всякий убежден, что при одном вашем появлении должна
умереть всякая
мысль о свободе.
В этой странной грусти нет даже и намека на
мысль о неизбежной смерти всего живущего. Такого порядка
мысли еще далеки от юнкера. Они придут гораздо позже, вместе
с внезапным ужасающим открытием того, что «ведь и я, я сам, я, милый, добрый Александров, непременно должен буду когда-нибудь
умереть, подчиняясь общему закону».
А Людмиле тотчас же пришло в голову, что неужели же Ченцов может
умереть, когда она сердито подумает об нем? О, в таком случае Людмила решилась никогда не сердиться на него в
мыслях за его поступок
с нею… Сусанна ничего не думала и только безусловно верила тому, что говорил Егор Егорыч; но адмиральша — это немножко даже и смешно — ни звука не поняла из слов Марфина, может быть, потому, что очень была утомлена физически и умственно.
Сколь ни велики мои грехи, но неужели милосердый бог назначит мне еще новое, невыносимое для меня испытание, и
умру не я, а Сусанна!» При этой
мысли Егор Егорыч почти обезумел: не давая себе отчета в том, что делает, он велел Антипу Ильичу позвать Сусанну Николаевну, чтобы сколь возможно откровеннее переговорить
с нею.
— Теперь, — сказал он радостно, — ты мне брат, Никита Романыч! Что бы ни случилось, я
с тобой неразлучен, кто тебе друг, тот друг и мне; кто тебе враг, тот и мне враг; буду любить твоею любовью, опаляться твоим гневом,
мыслить твоею мыслию! Теперь мне и
умирать веселее, и жить не горько; есть
с кем жить, за кого
умереть!
Отвечала не спеша, но и не задумываясь, тотчас же вслед за вопросом, а казалось, что все слова её
с трудом проходят сквозь одну какую-то густую
мысль и обесцвечиваются ею. Так, говоря как бы не о себе, однотонно и тускло, она рассказала, что её отец, сторож при казённой палате, велел ей, семнадцатилетней девице, выйти замуж за чиновника, одного из своих начальников; муж вскоре после свадьбы начал пить и
умер в одночасье на улице, испугавшись собаки, которая бросилась на него.
В душе, как в земле, покрытой снегом, глубоко лежат семена недодуманных
мыслей и чувств, не успевших расцвесть. Сквозь толщу ленивого равнодушия и печального недоверия к силам своим в тайные глубины души незаметно проникают новые зёрна впечатлений бытия, скопляются там, тяготят сердце и чаще всего
умирают вместе
с человеком, не дождавшись света и тепла, необходимого для роста жизни и вне и внутри души.
— Полно, старуха, — сказал Глеб, находившийся, вероятно, под влиянием одних
мыслей с женою, — перестань убиваться; надо же когда-нибудь
умереть… все мы смертны! Пожили пятьдесят годков вместе… Ну, пора и расставаться. Все мы здесь проходимцы!.. Расстаемся ненадолго… Скоро все свидимся… Полно!..
Шабельский (встает и ходит). Я не могу допустить
мысли, чтобы живой человек вдруг, ни
с того, ни
с сего,
умер. Оставим этот разговор!
Ей не на шутку представилась
мысль, что она в самом деле вместе
с ребенком может
умереть с голоду, тем более, что хозяин гостиницы несколько раз уже присылал к ней, чтоб она порасплатилась хоть сколько-нибудь за стол и за нумер.
«
Умереть, убить себя!» — помышлял князь в одно и то же время
с чувством ужаса и омерзения, и его в этом случае не столько пугала
мысль Гамлета о том, «что будет там, в безвестной стороне» [«Что будет там, в безвестной стороне» — измененные слова монолога Гамлета, из одноименной трагедии Шекспира в переводе Н.А.Полевого (1796—1846).
— Гм!.. — произнес Миклаков и после того, помолчав некоторое время и как бы собравшись
с мыслями, начал. — Вот видите-с, на свете очень много бывает несчастных любвей для мужчин и для женщин; но, благодаря бога, люди от этого не
умирают и много-много разве, что
с ума от того на время спятят.
Князь начал после того себе гладить грудь, как бы желая тем утишить начавшуюся там боль; но это не помогало: в сердце к нему, точно огненными когтями, вцепилась
мысль, что были минуты, когда Елена и сын его
умирали с голоду, а он и думать о том не хотел; что, наконец, его Елена, его прелестная Елена, принуждена была продать себя этому полуживотному Оглоблину.
— Совершенно одна!..
С одной только Петицкой, — подхватила княгиня, как бы угадав его тайную
мысль. — В Риме, впрочем, в одно время со мной жила Анна Юрьевна, где она и
умерла.
— О, нет-с!.. Зачем же?.. — возразил ей Грохов, как бы проникнувший в самую глубь ее
мыслей. — Прежде всего он имеет в виду вас обеспечить! — присовокупил он и снова начал читать письмо: — «Ежели Домна Осиповна окажет мне эту милость, то я сейчас же, как
умрет старый хрен, выделю ей из его денег пятьсот тысяч».
Все-таки у меня была тогда
мысль: как это красиво будет, что вот я буду лежать на постели,
умирая в чахотке, а ты все будешь убиваться, страдать, что довела меня до чахотки; сама придешь ко мне
с повинною, упадешь предо мной на колени…
Эти другие мухи точно понимали эти злые
мысли и
умирали сотнями. Даже не
умирали, а точно засыпали.
С каждым днем их делалось все меньше и меньше, так что совершенно было не нужно ни отравленных бумажек, ни стеклянных мухоловок. Но нашей Мухе и этого было мало: ей хотелось остаться совершенно одной. Подумайте, какая прелесть — пять комнат, и всего одна муха!..
Оба опять долго молчали. Хозяин в голове перебирал, чем бы похвастаться перед гостем. Серпуховской придумывал, чем бы показать, что он не считает себя прогоревшим. Но у обоих
мысли ходили туго, несмотря на то, что они старались подбодрять себя сигарами. «Что ж когда выпить?» думал Серпуховской. «Непременно надо выпить, а то
с ним
с тоски
умрешь», думал хозяин.
Лаевский чувствовал утомление и неловкость человека, который, быть может, скоро
умрет и поэтому обращает на себя общее внимание. Ему хотелось, чтобы его поскорее убили или же отвезли домой. Восход солнца он видел теперь первый раз в жизни; это раннее утро, зеленые лучи, сырость и люди в мокрых сапогах казались ему лишними в его жизни, ненужными и стесняли его; все это не имело никакой связи
с пережитою ночью,
с его
мыслями и
с чувством вины, и потому он охотно бы ушел, не дожидаясь дуэли.
Пока он сидит у меня, я никак не могу отделаться от
мысли: «Очень возможно, что, когда я
умру, его назначат на мое место», — и моя бедная аудитория представляется мне оазисом, в котором высох ручей, и я
с Петром Игнатьевичем нелюбезен, молчалив, угрюм, как будто в подобных
мыслях виноват он, а не я сам. Когда он начинает, по обычаю, превозносить немецких ученых, я уж не подшучиваю добродушно, как прежде, а угрюмо бормочу...
Но, в сущности, повторяю, все эти тревоги — фальшивые. И ежели отрешиться от
мысли о начальстве, ежели победить в себе потребность каяться, признаваться и снимать шапку, ежели сказать себе: за что же начальство
с меня будет взыскивать, коли я ничего не делаю,и ежели, наконец, раз навсегда сознать, что и становые и урядники — все это нечто эфемерное, скоропреходящее, на песце построенное (особливо, коли есть кому пожаловаться в губернии), то, право, жить можно.
Умирать же и подавно ни от кого запрета нет…
Теперь, сидя на своей постели,
с смутными
мыслями, беспорядочно толпившимися в его голове, он чувствовал и сознавал ясно только одно, — что, несмотря на все вчерашнее «потрясающее впечатление» при этом известии, он все-таки очень спокоен насчет того, что она
умерла.
Савелий глухо молчал и все отвертывался от Мишки: его заедала
мысль, из-за чего он сделался предателем. Совестно было своего же сообщника, а уж про других людей и говорить нечего… И Мишку сейчас Савелий ненавидел, как змея-искусителя. Но когда Мишка стал прощаться
с ним, точно собрался
умирать, Савелий поотмяк.
На улицу, к миру, выходили не для того, чтобы поделиться
с ним своими
мыслями, а чтобы урвать чужое, схватить его и, принеся домой, истереть, измельчить в голове, между привычными тяжелыми
мыслями о буднях, которые медленно тянутся из года в год; каждый обывательский дом был темницей, где пойманное новое долго томилось в тесном и темном плену, а потом, обессиленное, тихо
умирало, ничего не рождая.
Подобные
мысли и опасения тревожили Кольцова почти постоянно и возмущали последние дни его жизни. Во все продолжение 1842 года он был болен. Наконец силы его совершенно истощились; он упал под бременем болезни, бедности и бесплодной борьбы
с обстоятельствами. 19 октября 1842 года, в три часа пополудни, Кольцова не стало. Он
умер на 34-м году от рождения.
Он видел, как все, начиная
с детских, неясных грез его, все
мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая
мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он
мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он
умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
Прошло лет двадцать. Много воды утекло
с тех пор, много людей
умерло, много родилось, много выросло и состарелось, еще больше родилось и
умерло мыслей; много прекрасного и много дурного старого погибло, много прекрасного молодого выросло, и еще больше недоросшего уродливого молодого появилось на свет Божий.
Она чуть не
умерла за меня от страха и укоров совести, когда я летал на Танкреде; теперь же, когда все было кончено и особенно когда она поймала, вместе
с другими, мой взгляд, брошенный на m-me M*, мое смущение, мою внезапную краску, когда, наконец, удалось ей придать этому мгновению, по романтическому настроению своей легкодумной головки, какую-то новую, потаенную, недосказанную
мысль, — теперь, после всего этого, она пришла в такой восторг от моего «рыцарства», что бросилась ко мне и прижала меня к груди своей, растроганная, гордая за меня, радостная.
— Еду, конечно. Выздоровеет он или
умрет — все равно поеду. Я уже сжилась
с этой
мыслью и не могу отказаться от нее. Хочется хорошего дела, хочется оставить себе память о хороших, светлых днях.
Она берет, не глядя на клавиши, какие-то аккорды, слегка повернув ко мне опущенную голову, и говорит об одном человеке, которого она любит, несмотря на его недостатки; говорит, что она скорее
умрет, чем обнаружит перед ним свое чувство, что этот человек
с ней исключительно любезен и внимателен, но что она не знает его
мыслей и намерений, — может быть, он только играет сердцем бедной девушки, и так далее в том же роде.
Я не могу отрешиться от
мысли, что я
умер, прежде чем родился, и в смерти возвращаюсь снова в то же состояние.
Умереть и снова ожить
с воспоминанием своего прежнего существования, — мы называем обмороком; вновь пробудиться
с новыми органами, которые должны были вновь образоваться, значит родиться.
В молодости бодрится, весело живет человек, но в середине жизни уже нет той бодрости, а к старости уже чувствуется усталость и всё больше и больше хочется отдыха. И как после дня приходит ночь, и ложится человек, и начинают в голове его мешаться
мысли, и он, засыпая, уходит куда-то и не чует уже сам себя, — то же и
с человеком, когда он
умирает.
Они, может быть,
умрут завтра; зачем они думают о чем-нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг, по какой-то тайной связи
мыслей, живо представился спуск
с можайской горы, телеги
с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«
Умирает, —
с ужасом промелькнула у меня
мысль, —
умирает!»
— Что так пугает тебя в этой
мысли? Ведь ты только пойдешь за матерью, которая безгранично тебя любит и
с той минуты будет жить исключительно тобой. Ты часто жаловался мне, что ненавидишь военную службу, к которой тебя принуждают, что
с ума сходишь от тоски по свободе; если ты вернешься к отцу, выбора уже не будет: отец неумолимо будет держать тебя в оковах; он не освободил бы тебя, даже если бы знал, что ты
умрешь от горя.
Надо вам сказать, за несколько дней перед тем мы говорили
с ним об унтер-офицере Азовского мушкетерского полка Старичкове, который в аустерлицком деле спас на себе знамя полка.
Умирая, он передал его своему товарищу. Эта
мысль пришла ему теперь в голову, но, подумав немного, он ее оставил.